АУТОПОЭЗИС БЕССОЗНАТЕЛЬНЫХ ДИСКУРСОВ

ТЕНЕВОГО ГРААЛЯ

  Альманах «Архетипические исследования» 4 выпуск  сентябрь 2011
КАФЕДРА МАГИЧЕСКОГО ТЕАТРА И АРХЕТИПИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ при факультете Психологии и Педагогики МУФО* (зав. кафедрой доктор психологии, профессор В.Е.Лебедько)

 
Концептуальная статья : 
  Пушкин-Грилленкопф Ю.А.: ''Аутопоэзис бессознательных дискурсов Теневого Грааля''.                  

*- МУФО - Международный Университет Фундаментального Обучения
               (Оксфордская образовательная сеть) www.kafedramtai.ru

  1. Введение.

Сейчас принято говорить о городе не только как о едином урбанизированном естественно-природном пространстве, но и как о локусам и слоях такого искусственного (культурно-цивилизационного) преобразования природного ландшафта. Особое внимание в последнее время уделяется вытесненному в городскую Тень (по терминологии К.Г. Юнга) - стилям, практикам и антропологическим перспективам. Уход от рассмотрения одних доминантных культурных и цивилизационных нарративов и практик к бессознательным дискурсам дает возможность более полно реализовать самые разные стратегии жизнепроживания и ценностных (аксиологических) мировидений. На место характерного для просвещеннического рассмотрения их как «отсталых», «суеверий» и «подлежащих быстрому перевоспитанию» приходит психолого-антропологический подход, для которого

характерна более толерантная установка на их важность не только для музеефикационных, литературных или исследовательских практиках, но и как важная составляющая богатства повседневной жизни рядового жителя города. Ценность и ценности городского ландшафта начинают пониматься как разновидности развития «человечности» в разных средах, будь то лагерь африканских или полинезийских аборинегов или сверхурбанизированный мегаполис западного образца.

В этой связи важно увидеть возможность связи локальных образовательные программы по краеведению и муниципальные мероприятия по сохранению культурного разнообразия провинциального города с новейшими исследовательскими практиками и достижениями. Сама связь живого опыта порождения ценностей в локальных сообществах, проектируемых затем в мировые режимы производства и распространения знаний зачастую трактуется односторонне, в пользу «требуемых нормативных моделей». Может показаться, что только специалисты из больших городов могут принести в провинциальную жизнеустраительную (не только краеведческую!) работу достаточный уровень исследований. Мы же хотим показать, что локальные городские практики такого города как Таганрог могут помочь понять, как можно формировать не западноориентированную университетскую культуру работы с бессознательными дискурсами города. Тем более, что такая потребность не просто есть, но и ощущается как некая возможность, уже подготовленная для своей реализации всем развитием истории города.

ü (ретроградная рецепция (дерасширение)). Мифы города как многообразный бессознательный дискурс («сверхнасыщенная, но невидимая реальность») хорошо представлен исследовательскими работами В. Торопова, Ю. Лотмана, Б. Гаспарова, Г. Гачева на богатом самыми разными презентующими (архитектура, скульптура) и репрезентующими текстами (от А. Пушкина до А. Терца (А. Синявского) материале Санкт-Петербурга. В случае Таганрога количества и качества «таганрогских текстов» неизмеримо меньше. По сути дела, мы вынуждены будем не только принять/с отражением тороповскую метафору «сомнамбулического автора», лишь воспроизводящего чужой дискурс, навязываемый ему городом, но и расширить её до антропологического авторства ВСЕХ жителей и гостей города, которые попадают в зону действия «таганрогского текста», создавая при этом самые разные тексты – мелькающие то тут, то там, но так и не дождавшиеся своего фиксатора-архивиста (даже через социальные сети!) позы, жесты, пробки и аварии на дорогах, «гуляющая-фланирующая-отдыхающая публика» такого дня, такого числа месяца, рекламные щиты, снимаемые на мобильник - молодежный жанр «пустого события», бывший популярным одно время в городе, «южнороссийский говорок» на центральном рынке или в транспорте и т.д.

Тем более, что в современном мире всё больше нарастает тенденция замены текстовой культуры медиавизуальной, для которых как раз позиция «автора создателя/фиксатора фикшина» становится распределенной, «сетевой». Текстуальное авторство (создателя культурных нарративов), ранее культивировавшееся через университетскую классическую культуру подготовки образованных чиновников, после университетских «гуманитарных революций» 70-80 гг. начала больше внимания уделять исследованиям «локальных осведомленностей» и даже «знаниям инсайдеров» (гендерных, расовых, кастовых, компетенционных и др.).

В этой парадигме можно сказать, что «таганрогский текст» - это текст, написанный в истории и транслируемый-в-сейчас города, так и не ставшего столицей. Тем не менее, этот текст есть, он существует, и, как мы сейчас покажем, имеет весьма богатую интертекстуальными коммуникациями «библиографию».   

2. Таганрог и НЕ-Таганрог. Опыт «пребывания в ином».

Сложность бессознательного пространства города Таганрога базируется на том, что сама идея создания города на Таганьем Рогу пришла молодому русскому царю Петру Алексеевичу, только что успешно завершившему свой второй крестовый поход против неверных, закончившийся не только взятием турецкой крепости Азова, но и поставивший его перед смутной еще перспективой дальнейшего движения. Возник известный переходный процесс трансгрессии, когда сознание человека уже отвергло прежние доминанты своего мировидения, но еще не нащупало новые. Возникает ситуация колебания, возвратных и поступательных движений, во время которых постепенно могут (а могут и нет!) проясниться интуитивно ощущаемые перспективы.

ü Чтобы быть более понятным в дальнейшем при описании инверсии двух городов («успешного проекта» и «не-успешного»), приведем хрестоматийный пример из «Медного всадника» А. Пушкина: «На берегу пустынных волн/ Стоял он дум великих полн/ И вдаль глядел». «Пришелец из другого мира» пытается запустить (пусть и бессознательно!) процесс творения своего-в-чужом. Причем для этого ему не просто надо «разогреть собственную креативность», как обычно советуют плохие консультанты по инновациям, но и выполнить некую миссию, которую он сейчас только еще смутно ощущает. Тем более, что для русской православной культуры XVII в. творения своего-в-чужом всегда была не просто невторично, но порой катастрофично: новый синтез не мог начинаться с нуля, он должен был вернуться куда-то в забытое или давно потерянное, и попытаться не только отыскать его, восстановить, но и презентовать в новых условиях. За реализацию своего проекта создания новой столицы «новой России» Петр заплатил этническим разрывом русского культурного поля, с дальнейшим насильственным вытеснением «старой Руси» на периферию общественной жизни.

Возникшая в центре фигура сакрального Творца быстро – опять же по русскому коду! – застыла в рамочных формах, обронзовела, вытесняя немодернизируемое иное в Тень (образ обезумевшего Евгения в поэме).  

Так как нас в этой работе больше интересует вытесненная в подсознание царя (а затем и первого русского императора!) дискурсы, то мы можем указать на связь идей, проявившихся при создании Троицкой крепости и большой морской гавани для нового флота на Таганьем Рогу, с идеями крестовых походов и «нового Иерусалима». Почти не нашедшая своё отражение в православной русской культуре движение крестовых походов, охватившей Западную Европу в XI-XIII вв. и снова актуализировавшаяся в XVII веке под угрозой турецкой экспансии в Центральную Европу, теперь стала тем «руководящим маяком», которым руководствовался новый царь в деле трансформации русского пространства — возник прообраз города-идеала. Санкт-Петербург, заложенный в день падения Константинополя от турок-осман (1453 г.).

 ü Можно указать на схожесть ситуации Петра Алексеевича Романова с казанским триумфом Ивана Васильевича. Оба - молодые цари, старающиеся найти выход тому новому видению мира, которое они уже чувствуют в себе. И оба разворачивают свои интуитивное ведение в социально-рецепсионный проект: у одного это Александровская слобода и опричнина, у другого – империя и Санкт-Петербург. Здесь, правда, можно указать еще на более дальний прообраз столичной трансгрессии – Андрея Боголюбского (XII в.) и его попытке переноса великокняжеского стола из Киева во Владимир-на-Клязьме, закончившейся еще одним «уточнением русского поля» - Москвой.

Таганрог (Троицк) ожидала же другая участь — он был снесен по Прутскому договору (1711 г.), но остался как некий «первоначальный проект» и для дочери Петра I Елизаветы, и для Екатерины II, в царствие которой он начал восстанавливаться.

Но уже как просто купеческий городок на полуколониальном юге России.

 ü   Развитие идеи русской модерности в центре привели к возникновению образа «необжитой пустыни, пустой территории» на периферии. Образ «медного всадник» отразился в образе «бегущей от власти в поисках своей правды» простонародной России. «На иной глубине реальности такого рода выступают как поле, где разыгрывается основная тема жизни и смерти и формируются идеи преодоления смерти, пути к обновлению и вечной жизни. От ответа на эти вопросы, от предлагаемых решений зависит не только то, каковою представляется истина, но и самоопределение человека по отношению к истине и, значит, его бытийственный вектор» (В. Торопов, «Петербург и «Петербургский текст»).

Но здесь наступает перелом и самого «петербургского текста» - антиномичное единство в центре («революционер на троне») начинает распадаться после первой Отечественной войны и неудачных попыток реформ Александра I. «Забытый Богом городишко», Таганрог второй раз в своей истории становится по настоящему «столичным», когда в нём поселяется император Александр I, хрестоматийный образ которого – Император-Триумфатор всё больше и больше затемнялся негативным образом «царя/человека, потерявшего путь».   

Загадочная смерть его, последовавшая в 1825 году, миф о старце Федоре Кузьмиче, якобы отрекшемся от царской короне «народном царе», отраженный в миссии, принятой на себя молодым человеком, Павлом Стожковым, пришедшим сюда после скитаний по монастырям, в которых поддерживался этот миф, зеркальное отражение этого мифа в масонских и околодворцовых преданиях (см. незаконченный роман Л. Толстого о подмене тела императора телом забитого розгами солдата!) о мистериальных практиках будущих декабристов, приведших к смерти царя - всё это создало фон неофициального предания, связанный с историей города.

 ü  Но в самом Таганроге презентация этого распадшегося антиномичного единства в фигуры инвертированного двойничества (царь-черный монах/старец) закрепилась только в скульптуре Александра I (скульптор И.П. Мартос), установленной на площади перед греческим монастырем Св. Троицы, где проходило отпевание императора. Как и в случае со скульптурой памятника Петру I работы Фальконе, аллегорический образ «императора, давшего свет цивилизации и просвещенья», включил в себя и образы мистических исканий и трагедию самого Александра Павловича: опознавательный масонский жест левой руки вновь образует ту объединенную антиномию царя и проводников его идей - гвардии, разорванную восстанием декабристов. Собранная, но теперь уже неизбежно расколотая сакральность модерности, дополнялась/уравновешивалась зеркалом греческого православного монастыря иерусалимского патриархата. Первый целостный «таганрогский текст» был создан.

Русско-турецкая война 1853-56 гг. дала новый всплеск локальному осмыслению архетипу города как южного, несданного (в отличие от Севастополя!) рубежа. Последовавшая затем реформа привела к возникновению в городе слоя людей, способных к репрезентации локальных мифов. «Теневой Таганрог» долго не получал своего отражения, пока в городе не появился купец второй гильдии Павел Чехов, родивший затем в законном браке своих ставших всемирно известных детей.

А. Чехов, столько раз описывавший Таганрог в самых разных рассказах, смог оставить нам свидетельство о и так трудно поддающемся репрезентации «теневом Таганроге» - это рассказ «Черный монах», в котором герметическая традиция, восходящая к масонским мистериям (бредущий по пустыне черный монах — Аркан IX «Отшельник» системы Великих Арканов ТАРО), развернута как литературный нарратив. Вытесненный надолго образ, очевидно, пережитый во время «темного периода» своего пребывания в городе, когда его отец вынужден был бежать из города, чтобы не попасть в долговую яму, он (нарратив) показывает, что «теневой Таганрог» смог ворваться не просто как чужой дискурс, но и как ощущение смерти-трансформации, которое испытала вся семья Чеховых в городе. «Разночинец, сам создавший себя» (хотя и «сын бывшего купца, потерявшего купеческую честь») стал «фигурой, достойной памятника». Периферия начала претендовать, устремилась в центр. Образ, «посягающего на существующий, «сакральный порядок» не просто стал обреченным на успех, но и стал одним из центральных в культуре рубежа XIX-XX вв.

 ü В своих письмах к землякам и знакомым А.П. Чехов довольного много и часто нелицеприятно описывал нравы и быт таганрогского мещанства и купечества, но и он, и последующие авторы (можем указать на первый «фундаментальный труд по истории «возникновения города Таганрога» П. Филевского) так и не смогли объединить достаточно рыхлый «таганрогский текст» в единое высказывание. Это смогло сделать только уже следующее поколение таганрожцев, создавших уникальную систему памятников и архитектурных доминант в городе.

С конца XIX века Таганрог выход за треугольные границы мыса Таганий Рог и начинает довольно бурно развиваться как континентальный город, с другим «текстом», который пишут теперь заграничные авторы (бельгийские владельцы металлургического и котельного заводов, немецкий владелец завода масляных прессов). «Другой город» вдруг оказывается прямо за шлагбаумом, столь поэтично описанным А. Чеховым в рассказе «Учитель словесности». Железная дорога, проведенная рядом, разворачивает внимание авторов на пустующие еще недавно северное  «подбрюшье города». В верхнем городе (на мысу) начинают издаваться местные газеты, возникает библиотека. В нижнем городе, в низине балок Большой и Малой Черепахи, – темные заводские бараки, драки и криминальная хроника полиции (см. «Таганрог: годы, люди, власть» (под ред. С. Юсова), и – революционные ячейки, готовившие кадры пролетарской революции.    

Революция 1917 г. ознаменовалась новой главою «текста», начавшейся с боёв юнкеров с рабочими отрядами, и закончившейся штурмом здания вокзала, в который был направлен паровоз, начиненный взрывчаткой. Нижний город ворвался в верхний через пролом в стене (очень символично закрепленной значительно позже в образе «паровоза/колесницы победившего пролетариата»). Начался процесс инверсии – прежние доминанты уходили в Тень, новые, собранные из традиций революционного подполья перетолковывались и закреплялись через системы знаков и практик (здесь хорошо видна роль праздничных демонстрациях как первообраза советской культуры). Началось не только переименование улиц и репрессии против носителей старой доминации, но и создания нового культурного текста из самого разнородного материала, который был в состоянии отразить новый советский миф.

Особо интересна в этой связи борьба старого дискурса с новым в истории памятника Петру I (работы скульптора М.М. Антокольского). Памятник был установлен 14 мая 1903 года перед входом в городской парк. И простоял здесь до января 1924 года, когда потребовался пьедестал для скульптуры нового основателя – теперь уже советского государства В. Ленина. В 1940 году памятник Петру появился вновь, но теперь уже в районе старой крепости, у порта. В 1943 году немецкое командование зачем-то перенесло его снова в центр, ко входу в парк. После освобождения новая ротация – В. Ленин к парку, Петр I в порт! Затем памятник В. Ленину разрушился, и новый памятник В. Ленину был установлен на Октябрьской площади города, куда сходились колонные демонстрантов.             

Еще одна фигура старца-основателя репрезентации таганрогского текста материализовалась в памятник А. Чехову работы И. Рукавишникова. Остался пустующий пробел (памятник Александру снесли в 20-х годах) из распавшегося первичного ядра таганрогского текста, знание монастыря снесли и построили на месте бывшего входа «Стену» - серый «американский дом».     

ü    В советское время «столично-теневой Таганрог», вышел на свет в своём новом обличие – он попал в работы социологов под странным именем «Среднегорск» - как репрезентативный объект (результаты исследования которого можно экстраполировать на всю страну). Это не было сознательным устремлением «руководящих органов власти», это не был проект, но новая репрезентация произошла, правда уже не в литературной форме, а в форме социологического исследования.

Интересно возникновение новодоминантного символического гнезда в районе бывшего загородного Карантина (см. чеховский рассказ «Огни»), где были возведены заводы комбайновый и авиастроительный. На площади, рядом с заводами возник новый визуальный треугольник – памятник погибшим в войне комбайностроителям в форме пятиконечной звезды, внутри которой фигура летящей девушки с голубем в руке, установленный на пьедестале «новая победоносная Меркаба/колесница»-комбайн и загадочная пирамидальная композицию перед входом в административный комплекс завода. «Текст» читается из старого бессознательного дискурса как «триумфальное шествие», прорвавшееся между двумя опосредующими принципами – имманентного и трансцендентного принципов (Арканов XXI и XXII), преобразованных в новой мифологии труда-мира и войны. Однако новополученный синтез страдал временной абберацией: мир начинался с октября 17 года и продолжался только « полной и окончательной победой коммунизма». Перенесенность взгляда в ближайшее будущее давало закрытость тексту, наглядно видную в сравнении с предыдущим распахнутым «царским взглядом», теперь доступному не только высшему сословию, но и самым простым людям: «Он оглянулся. Одинокий огонь спокойно мигал в темноте, и возле него уже не было видно людей. Студент опять подумал, что если Василиса заплакала, а её дочь смутилась, то, очевидно, то, о чём он только что рассказывал, что происходило девятнадцать веков назад, имеет непосредственное отношение к настоящему – к обеим женщинам и, вероятно, к этой пустынной деревне, к нему самому, ко всем людям. Если старуха заплакала, то не потому, что он умеет трогательно рассказывать, а потому, что (апостол) Петр ей близок, и потому, что она всем своим существом заинтересована в том, что происходило в душе Петра» (А. П. Чехов, «Студент»). 

В послесоветское время «теневой город», с восстановлением памятника Александру I,  получил еще одну законченную, но теперь уже линейную дискурсивную траекторию: памятник Петру I («царь-основатель») в порту, В. Ленину («антицарь-революционер») – на Октябрьской площади, Александру I («неуспешный царь-революционер») на банковской площади, А.П. Чехову (локальный основатель репрезентации городского пространства) на Красной площади – «Большую царскую дорогу», которая всегда была в столичных городах, отражавшая движение сакральности народного жизни и мифа с течением времени.

Перпендикулярно ей, от гимназии №2 к парку культуры и вглубь её к вечному огню, начал развиваться еще один доминант, который можно назвать «малой царской дорогой». Здесь возникло следующее движение образов – Стена порога жизни и смерти, из которой еле отделяется фигура юноши (локальная или личная история человека), затем совсем недавно появилась очень важная для всего таганрогского текста фигура закованного в оболочки устарелых языков и правил фигура «догматического преподавателя, противостоящего вихрям меняющегося времени», затем фигура «личного выбора» между старым и новым, мужским и женским. И солнечные часы перед входом в парк, как отражение неизбежного бега времени. И – уже внутри – память о пройденным пути человека («вечный огонь»).

Возник замечательный по насыщенности глубинными архетипическими образами соединение: личного и общественного, пути частного «маленького», невидимого человека и человека, исполняющего важные исторические задачи и роли.  

Репрезентация старой герметической оболочки дала почву для создания частного музея А. Пушкина, в котором были представлены копии работ по исследованию молодым Александром Пушкиным, сосланным на юг, масонской системы идеологии и практик. На местном телеканале «МиГ-ТВ» в 90-х годах выходила еженедельная передача, посвященная «неизвестному Пушкину», просуществовавшая довольно долго, вокруг которой создался кружок активных исследователей местного краеведческого материала, связанного с герметическими практиками местного дворянства и интеллигенции.

Другая часть «таганрогского нелитературного текста» была связана с канонизацией как месточтимого святого Павла Стожкова, прошедшая в 1999 г. Однако попытка поставить в центр истории города («таганрогского текста») лишь одну составляющую (один язык описания и репрезентации городского дискурса) неожиданно привела к драматическим событиям в жизни инициаторов проекта – Благочинного о. Александра (Клюнкова) и мэра города С.И.Шило: у первого погибла почти вся семья, а второго убили, причем убийство не раскрыто до сих пор. Попытка быстрого скачка обернулась монументализацией, фиксацией намеченных слишком быстрых изменений, не обеспеченных достаточными сакральными обоснованиями. Дальнейшие попытки создать/открыть в Таганроге монастырь так же завершились неудачей. Новый Благочинный о. Тимофей (и круг авторов вокруг «Таганрогской правды», печатающей рассказы о таганрогской старине) попытался воссоздать старый царский текст «смотрения с надеждой в Константинополь (Иерусалим), но… и эта попытка формирования/воссоздания старого контекста тоже страдала односторонностью: закрепленный новыми доминантами материал целой советской эпохи отвергался, что противоречило уже «написанному» тексту. Нужно было создать некий новый синтез. Отчасти он удался в истории создания памятника 300-летию Таганрога на Пушкинской набережной: первоначально в месте будущего

синтеза появился памятник А. Пушкину (главному репрезентатору петровского городского текста). Затем начался интересный процесс ЗА-петровское углубления текста: была выстроена трехколонная композиция, напоминавшая «центр земли», держащейся не слонах/колоннах, стоящих на базе «черепахе-основании».

Текст страдал какой-то неполнотой, вызвавшей несколько публикаций в местной прессе, затем на «землю» был установлен «Ангел-хранитель, держащий в руках Чашу грехов человеческих». В перспективе «темному А. Пушкину» (без атрибуции имени поэта. В итоге получились атрибуты Аркана V, «Иерофант»), сдвинутого в направлении порта, а так же каменной лестнице с солнечными часами наверху, получалась очень насыщенная символами пространство Начала-«нуля»: «В таком состоянии люди начинали исследовать Землю. Тогда не было еще ничего - даже законов - их надо было создать и записать, на собственном опыте попробовать, что такое хорошо, что такое плохо. И в этом состоянии незнания, которое перерастало потом в философское понятие ученого незнания, зная все больше и не зная еще больше, они пробовали разные возможности, зная, что человек существо свободное, вероятно с неограниченными возможностями». (Вл. Лебедько, «Архетипическое исследование Арканов ТАРО»).         

Но здесь же представлена и некая точка-предупреждение (апокалиптическая семантика «Откровения Иоанна»)): если чаша грехов человеческих будет наполнена, она будет излита на город в час Суда (см. историю Садома и Гоморры!). Но этим текст не заканчивается – он продолжается в движении по Пушкинской набережной, затем подъем по лестнице мимо маяка и возникает как финал еще один «синтетический текст» перед несколько раз разрушаемой и потом опять восстанавливаемой Никольской церковью: фигура Богоматери, держащий охранительный покров, мозаичное лицо св. Николая на фронтоне церкви, памятник-обелиск павшим в Крымской войне. И вход в предел церкви. Аркан XX «Воскрешение». 

ü  Утрата жесткого диктата со стороны общенационального и региональных дискурсов позволило обратить внимание на локальные, еще недостаточно реализованные возможности и недооцененные местные ценностные практики. Новая волна интереса к своей истории, попытки создать самостоятельные современные практики говорит о возросшей и разносторонней активности «таганрожского внелитературного текста». Появление новых практик, доступных массовому потребителю, и связанных не только с текстовой культурой, заставляет очень внимательно относиться к самым разных попыткам «развития территории» под названием Таганрог.

ü В «нулевые» Научная Творческая Лаборатория Психотехнологий «МОСТ»  (www.psymoct.com)  проводила разработки  (http://www.psymoct.com/project/ ) в рамках проекта «Поселение плюс») эту тематику, однако ей пришлось ограничиться сбором и систематизацией отдельных локальных исторических нарративов, уделив основное внимание антиномиям, получивших проектные названия «ТАРО-град/красный город», «вЛАДиМИР/белый город».

3. Возможен ли пост-Таганрог?

Итак, мы рассмотрели историческую динамику трансграничной идеи новой русской столичности, отодвинутой в Тень историческими детерминантами. Да, проект новой столицы реализовал себя не на побережье Азовского моря, а в дельте Невы, да, поиск Нового Иерусалима так и остался идеей, которая стояла в своём сниженном варианте как «мечта о проливах» и перед последним русским царем, как перед Петром Первым. Да, проект иннограда, который начал возводиться в Сколково, совсем не похож на то, что хотелось Петру, так как идёт по уже проложенному руслу «окна в Европу», но... современный мир предлагает новые возможности, в которых старые нереализованные проекты вдруг начинают казаться тем самым необходимым, но недостающим элементом, «которого нам сейчас так не хватает».

Зададим себе вопрос – возможно ли новое пространство развития для города?

И если да, то как, и где его можно разворачивать?

И как возможно использовать в новой глобальной реальности эти – будущие пока что еще! - возможности?

Здесь можно сказать, что многое может дать обсуждение методов исследования, применимых для такой сильно-теневой ситуации бытования главного городского текста. 

Сам термин «развитие территории» должен быть первоначально обсужден для таких «странно: само-репрезентующих пространств» как городское пространство Таганрога.

Еще раз прочитаем главного репрезентующего автора таганрогского текста А. Чехова: «Мы взобрались на насыпь и с её высоты взглянули на землю. <…>. Огни были неподвижными… Казалось, какая-то важная тайна (курсив наш – П.Г.) была зарыта под насыпью и о ней знали только они, ночь и проволока. <…>.

- Знаете, на что похожи эти бесконечные огни? Они вызывают во мне представление о ком-то давно умершем, жившем тысячу лет тому назад, о чём-то вроде лагеря амалекитян или филистимилян. Точно какой-то ветхозаветный народ расположился станом и ждет утра, чтобы подраться с Саулом или Давидом. <…>. Не знаю о чём думали инженер и студент, но мне уже казалось, что я вижу часовых, говорящих на непонятном языке. Воображение мне спешило нарисовать лохматых, странных людей, их одежду, доспехи» (А. Чехов, «Огни»).

       Будущее и прошлое, оживленное в практиках исследования и проектирования городского пространства, вдруг оказываются очень важным инструментом, позволяющим решать самые разнообразные проблемы, как личного, так и группового порядка. Важно увидеть необходимость и возможность их в себе.

Приложение 1 (практическое исследование-развитие темы):

Итак, мы довольно подробно исследовали старый таганрогский текст (Книгу). Если выжать всё в одну фразу («таганрогский алфавит»), то мы получим довольно интересный «промежуточный КРИЗИСНЫЙ текст»:

   «талантливая душа, попадая/воплощаясь в тело «простого человека», начинает с препятствий/оболочек «обучения человеческому» старого мира, которые находятся в состоянии в кризисном состоянии. Пройдя жизненный путь до точки «Часы/время Ч», она решат – будет ли она погружаться в сад наслаждения своего прожитого и освоенного опыта, или начнет (в этой же жизни!) попытку стать Царём(!). Если выбор (а это, скорее всего, есть одна из задач воплощения! Или «кармический след/узел» прошлых жизней) решается в пользу второго, то происходит когнитивный скачок – минуя пространство, душа (от более старых солнечных часов!) начинает спуск вниз, в царство мертвых в точку Начала, где происходит её встреча с Ангелом Смерти. По итогам «собеседования»/измерения грехов, набранных за прожитую жизнь, возникает возможность вернуться опять в текущую жизнь, но уже в новом качестве, происходит «возрождение» человека, и он получает путь или руководителя/«Императора» (и тогда он проходит по простроенному в этносе «Большому царскому пути», в конце которого опять Аркан VIII «Карма» или «Суд») или, ему приходится довольствоваться смутной дорогой (через Арканы XIX «Солнце» и XVI «Башня» (см. сноску!) к базовым Арканам XXI/0 «Безумец» и XXII «Мир». 

Сноска-коммент: (Посвящается памяти Алисы Медведовской, через которую я впервые вышел на понимание того, что Арканы не есть просто «умные образы из книжки Вл. Шмакова», они, оказывается нечто больше, они ЖИВУТ в нашей душе!!): «Гермес говорит, что за этим символизмом и скрывается то, что происходит с человеческим эго: раньше оно было неподвижной и стабильной структурой, выстроенной из камушков - неких представлений, конструкций, клише, знаний, опыта, все выстраивалось в единую башню, твердыню, защиту, храм для души, для духа. Но потом этот храм стал темницей как только строительство этого храма было завершено. Единственная возможность двигаться дальше – получить ту самую молнию божественного разрушения, которое конструкцию вернет к жизни, сделает подвижной, но человек это будет переживать как невероятное страдание, разрушение, тем не менее душа его будет радоваться» (Вл. Лебедько, «Архетипическое исследование Арканов ТАРО»).

Приложение-2 развитие темы:

Благодаря тексту «Сравнительное богословие» (Академии управления глобальными и региональными процессами социального и экономического развития) получилось всерьез задаться вопросом – а что собой выражает первообраз Т-Книги: Император, стоящий перед Храмом св. Троицы? Ответ получился интересным: «Если на Западе (в основном в Европе) библейский порядок в государствах-осколках Римской империи после её распада держался во многом на власти римских пап, то на Востоке (в Византии) библейский (православный) порядок продолжал поддерживаться покровительством императора. И то и другое — плохо» (т.4).

«Опа-на как!?», - подумал я…

Возможно предположить, что указанный архетип (первообраз) совсем не был самым ранним, а еще до него появился какой-то нерепрезентуемый символ, который отражал состояние первой половины эры Рыб? И что очень важно – не был связан ни с системами государственной или духовной власти.

«Ихтиос?» - сразу пришли на ум сведения из книжек г-жи Блаватской.

«Якорёк?» - еще раз проявило что-то во мне компетентность, но…

Может быть, сам подход к проблеме первопервообраза был поставлен мною неправильно?

(Перерыв. Разговор с А. Александровым по телефону).

Итог: Саша считает, что «Жизнь – это разность двух гармоний». Я задал вопрос и о Т-Книжном биноме: может ли соединенность этих двух символов означать некий более общий символ (Жизнь), который получается при их соединении/разделении? Пока разговор только будет продолжен.

На ум пришла мысль о прежнем хранителе ТАРО-града – И. Рыбкине (статья «АИФ»а №47, 1991 г.): «Пушкин — российский пророк». В краткой заметке под заголовком «Только для читателей АиФ» сообщается:

«Нас ожидает мировая сенсация. Таганрогская газета “Миг” приступила к публикации «философических таблиц» — математических моделей развития человечества, по утверждению местных специалистов, принадлежащих перу великого Пушкина. Публикация материала подготовлена на основе архива, который Пушкин передал на хранение своему приятелю — наказному атаману Войска Донского Д. Кутейникову в 1829 году, завещав открыть их 27 января 1979 года. По разным причинам этого не было сделано до настоящего времени.

По оценкам хранителя архива, потомка рода Кутейниковых, И. Рыбкина, модель Космоса Пушкина не только не уступает буддийской, арабской и христианской, но даже превосходит их.

Весь свой архив — «Златую цепь» — Пушкин продублировал, «закодировав» в художественные произведения смысл научных работ. Так, после передачи архива Кутейникову он написал чудо-пролог к поэме «Руслан и Людмила», который по сути и есть завещание великого поэта. Здесь каждое слово — иносказательно».

В своё время я, познакомившись с материалами И. Рыбкина, отождествил главный символ, открытый И. Рыбкиным в творчестве А. Пушкина, с Арканом X («Колесо судьбы»), очень важным и связанным с системой эманационных сефирот. Сейчас же мы (как проект «Пушкин-Грилленкопф») сами пришли к примерно такой же ситуации – мы нашли главный символ (первообраз) ТАРО-града, но при этом наша задача стоит совсем не в реперезентации (представлении) его, а в «переводе» его на более современный язык.

И судЯ1 по сегодняшнему сну («желтое платье Радхи», валявшееся долго без дела было надето одной из молодых женщин нашего рода).

Зачем это надо сделать? А не ограничиться только репрезентацией…

Обратимся теперь к работам группы «Мертвая вода»: «Мы живем в исторический период, когда изменение соотношения эталонных частот биологического и социального времени уже произошло, но становление новой логики социального поведения как статистически преобладающей и определяющей жизнь всего общества еще не завершилось. Но общественное управление на основе прежней логики социального поведения, обусловленной прежней статистикой личностной психики множества людей, уже теряет устойчивость, т.е. власть, и порождает многие беды и угрозы жизни.

Формирование логики социального поведения, отвечающей новому соотношению эталонных частот, протекает в наше время и каждый из нас в нем участвует и сознательно целеустремленно, и бессознательно на основе усвоенных в прошлом автоматизмов поведения. Но каждый по своему произволу, обусловленному его нравственностью, имеет возможность осознанно отвечая за последствия, избрать для себя тот или иной стиль жизни, а по существу - избрать личностную культуру психической деятельности».

Понятно, что прежние первообразы теперь должны быть перетранслированы в соответствие с новым ритмом жизни (вызванной сменой технологических и жизненных стратегий). «Те, кто следует прежней логике социального поведения: вверх по ступеням внутрисоциальной пирамиды или удержать завоеванные высоты, всё более часто будут сталкиваться с разочарованием, поскольку на момент достижения цели, или освоения средств к её достижению, общественная значимость цели исчезнет, или изменятся личные оценки её значимости. Произойдет это вследствие ускоренного обновления культуры. Это предопределяет необходимость селекции целей по их устойчивости во времени, и наивысшей значимостью станут обладать “вечные ценности”, освоение которых сохраняет свою значимость вне зависимости от изменения техносферы и достижений науки» (там же).  

Мы уже писали о предыдущих трансляциях первообраза Т-Книги: в советское время на место Императора (Монастырская площадь) со свитком законов в руках был поставлен/посажен «разночинец, ставший выше царей» -  А. П. Чехов (1960 г. Красная площадь), держащий в руках книгу, на место Иерусалимского Храма св. Троицы – разорванная колонная анфилада торговых рядов. Но с течением времени образ снова был восстановлен в полной версии: вместо Императора был поставлен Пролетарий (1976 г., СевернаЯ1 площадь), держащий Меру и Свиток Закона, стоящий напротив Нового Храма – Завода, где происходила «переплавка недо-людей в строителей нового общества» по новому закону (марксизм). Причем, когда-то за ним располагался портретный ряд «передовиков производства», т.е. людей, ставших свитой Пролетария, обладающих такими же свойствами, что и он. Одно время в пространстве между Пролетарием и Колонным Входом в Завод проводились заводские праздники. Теперь в здании располагается и социальный университет…

(По внимательному рассмотрению оказалось, что первообраз повторен почти перед всеми крупными заводами города (узлами «красного текста»), только фигуру Императора заменяет или стела памяти, или мозаичное панно с портретом основателя и Вождя Мирового пролетариата, или символ стачки. И еще – голубые ели в ряд как возле Мавзолея…).

Но для нас сейчас важно другое – сама структура первообраза: здесь храм первичен, централен, он был до того, как появился император, который откуда-то с периферии теперь пришел, возвращается в семантический центр. И этим «приходом варварского царя» сакральный центр снова переустанавливается в своей первозначимости.

Меняется и царь, меняется и храм, насыщаемые соприкосновением реальности и сверхреальности. В психологических практиках этот эффект еще называют «расповседневнивание»: жизненный акцент, до того обращенный на расширяющуюся пространственность, теперь снова обращен на точку Начала, Первотолчка, точку возникновения «всего» и всякого смысла. В каком-то смысле, возникает очень сложный процесс - итог и завершение некоего цикла (с установлением/обретением меры и закона) и одновременное ожидание и востребованность, желанность нового продолжения. Жизненный цикл разворачивания прежнего смысла (Идеи, слова) завершен, теперь становится возможен и начальный момент нового откровения, а, значит, возможно появление нового закона и меры (или Мħры, как любят выражаться в «мертвой воде»). Или еще одного звена в «золотой цепи», если брать метафору-символ И. Рыбкина.

Сам Храм в этом случае становится тем мистериальным пространством, где возникает процесс активного вочеловечивания, пространство субъективного соприкосновение с «миром невидимым».

(Стоя вчера у колонн Храма вместе с В.Л., мне вдруг стало ясно, почему современные религии уже не нуждаются в таком символе: с одной стороны, процесс вочеловечивания упрощен, «обрезан» до неких не очень высоких стандартов, с другой – более высокие уровни Человеческого становятся не просто недоступными, а даже еще хуже – смертельными для душ людей, погруженных в суете объективного мира. Здесь опять приходится повторить страшную фразу, что «иногда человеку проще умереть, чем исправить свою душу»).

        Пушкин-Грилленкопф Ю.А.