|
|
Dr Ű-Денiz hat
gesagen[1]: «Фипуысрдщыыут!!»[2] ЧастьV.
- А разве… я вас знаю? - Нет, сэр, зато я Вас очень хорошо (!) – в его словах, как, впрочем, и в
костыле, которым он стучал по поверхности палубы, прозвучал какой-то
подтекст, но что это было – скрытая угроза (моей жизни?) или просто
мелкое холуйство – не знаю. У меня вообще, в отличие от того же лорда
Джулиана (из «Welcome to Трансильвания» М.
Юденич), не складываются отношения с обслуживающим
персоналом. Впрочем, порой они не складываются просто с людьми, так как моя одёжка последнего («послевишневого») периода оставляла
желать лучшего. Один раз, в Москве меня даже чуть было не выгнал из «МакДональдса»,
посчитав, что я пристаю к прилично одетой женщине. Которая была просто моей
университетской знакомой, с которой мы договорились встретиться здесь. Надо было обернуться, взглянуть на «капрала» или
«боцмана», но… на меня напала какая-то вялость. Или лень. Ну, знает и знает.
И хорошо. - Запах чувствуете, сэр? - Какой запах? - Серы… Нефтеналивной терминал воняют-с. Лопахина
прогнали, терминал завонял-с. - Завонял-с… - старая форма вежливого обращения
снова перенесла меня в мир детства или литературы. – А может быть, это наш
южный Лас-Вегас уже дымит? Is’nt it? - Не-е! Это терминал. Сера. – Он прохромал мимо
меня к борту и стал тоже всматриваться в темноту. – Такого человека убрали. Мне тоже, почему-то было жаль Лопахина-junior’а. Привычная старая оболочка распадается, и старое содержание
испаряется как эта самая сера. Интересно, тут же усмехнулся я про себя, чем пах
мой собственный распавшийся проект? Тоже серой? Или, может быть, нафталином?
А может еще чем-то… Но, все равно, было грустно. Как будто вскрылась
старая рана и начала тихо зудеть, покалывать, дергать. Может быть, даже не
испуская кровь, а просто в виде фантомной боли. Боцман стал возле меня, плотно опираясь на свой
костыль. Его взгляд, в отличие от моего, не блуждал по горизонту, а явно
что-то высматривал в этой непроглядной темноте. - Что это завтра будет? – Не поворачивая головы,
он, тем не менее, будто заставлял меня вместе с ним всмотреться в наше общее
будущее. Но на меня уже напала привычная слабость и даже
некоторая усталость. Надо, действительно надо было уже посмотреть вперед, в
темноту… была уже даже наработана какая-то технология, но… сил для этого не
было. Ситуация материализации каких-то смыслов всегда
требует некоторой энергии. Другое дело, если объем этой информации столь велик,
величина приращения нового столь стремительна и обширна, что количество
смыслов в единицу времени разрывает любые оболочки и семантизации в образе и
слове, которые могут перевезти этот смысл из подсознания «наружу». Именно тогда, особенно после того, как эта
информация приходи к вам во сне, возникает щемящее чувство огромного,
однозначно достоверного смысла, в истинности которого у вас абсолютно нет
никакого сомнения, но уже упущенного, затертого подъемом из глубины наверх,
который ваше сознание не смогло донести до дневного света. И потому наше завтрашнее будущее я не вижу. От усилий только воспламенилось солнечное
сплетение, в котором явно уже хозяйничал не я, а мой пиратского вида
собеседник. Энергия волной прошла по спине, образовав что-то
вроде крыльев (или дыбы?) у меня за
спиной, на которой меня немного подняли над палубой. Впрочем, эти болевые
ощущения не давали внятно разобраться в ситуации. Было просто больно – и всё! И еще очень хотелось врезать ему по морде (лицу)
его же костылем. Пусть и ему хоть немного, да будет больно от этого пыточного
процесса сканирования. Старый пират, нанизав меня на свой чуть
светящийся поток, теперь повернулся ко мне, разглядывая что-то во мне, что
мне самому не было видно. Чем-то эта ситуация напоминала мне сцену из
«Терминатора-2», когда жидкорасплывчатый на полу робот снова собрал себя за
спиной ничего не подозревающего «плотного» полицейского, и затем медленно
пронзил его своим пальцем-щупом. С интересом затем рассматривая полученный
результат, чуть наклоняя голову то к одному, то к другому плечу. Я тоже слишком был «плотен». И потому «щуп» моего
псевдополицейского смог не только пройти сквозь меня, но и разорвать эфирную
оболочку. Поэтому было больно. Отчаянно трепыхаясь под этим щупом-лучом, я
беспомощно ботал ногами в воздухе. Наконец мой знакомец меня отпустил. - Плохо. Так не пойдет. – В его голосе звучала
безразличная отрешенность. - Что не пойдет? - Все-е-ё. Не
п-о-й-д-е-т. – он говорил, чуть растягивая звуки в словах. – К моему
глубокому сожалению, вы еще не господин Кебер. - Господин… кто? Кебер? - М-да. – Он зашагал по палубе от меня к своему
месту работы. – Основатель своего родового завода. Даже то, что он как-то сразу перешел «на ты» не
столь удивила меня, как эта фамилия. «Кебер[3]» - значило «пещера», «некая пустотность в скале, в которой евреи
хоронил своих покойников». Невидимое еврейство снова и вновь выплывало
наружу. Оно как некий бродильный элемент медленно, но неуклонно взбраживало
любой коллектив, в который оно попадало. Даже если оно хотело остаться само
по себе, спрятаться за какой-нибудь профессиональной вывеской, эта
высокобродильная закваска неизбежно начинала себя проявлять, переструктурируя
рыхлое, - потому что окраинное, удаленная от центра! - пространство в более человекостроительное.
В этом пространстве начинало медленно, но неуклонно ускоряться время,
начинали происходить процессы трансформации формальной структуры в более
гибкие и органические. Не важно – был ли это завод или правительственный
чиновник, который получал одну, вторую, третью методику, которая могла
привести к успеху. Правда, успех в старых длящихся пространствах был не
гарантирован, но существенно был необходим в пространствах трансформации. Даже ныне запускаемый процесс деперсонализации
верховной власти, освобождение президентской власти от персоналистических[4] хвостов, контр-инициатичен по своей основе. Личность Президента отныне
должна на символическую (которую будет играть
нынешний экс-президент) и функциональную
составляющую (которую, как нам по-прежнему кажется, лучше всего будет
исполнять нынешний глава администрации г-н Собянин, жесткий,
технократический, прошедший выборы губернатора нефтесодержащей Тюмени). Слишком много неопределенности в этом процессе,
слишком неустойчивым кажется активное включение этого процесса, чреватое
разрушением каких-то очень важных основ нынешней ситуации. Из кают-компании выглянул сутулый «докладчик». - А мы Вас ждем! Здесь появилось пара-другая
совершенно свежих идей. Надо было идти. И ждать, может быть удастся найти выход из этой
ситуации, когда вокруг меня вобрались, - благодаря мне же, моему старому
проекту UHBI «Вишневый сад»! –
какие-то огромные силы, которые я просто не могу контролировать, которые -
более того! – все сильнее и сильнее контролируют меня, так что не просто
выхода, маломальского просвета уже нет. И мне остается только стараться сохранить хоть
какую-то свою собственную задачность и стабильность, даже когда тебя
поднимают на светонесущий щуп, даже когда производят глубоководное сканирование. Моя глупость и плюс полное непонимание того, что
сейчас происходит со мной, становится моим главным козырем. Это не шахматная партия! Здесь на кону совсем уже
не жизнь, и не чья-то победа. Здесь речь уже идет о каких-то чуть ли не
геометрических вещах, вроде того – какой тип узоров будет украшать дома
нынешней зимой – шестилепестковый или восьми, с широкой бахромой или нет, с
сильно развитыми лопастями или с изящном, но строгим рисунком. Здесь нет пространства традиционного «добра» и
«зла». Мужское и женское здесь тоже потеряны, заменены ризомными местами – и
мужское, и женское ведет себя попеременно, то так, то так, демонстрируя
попеременно, то одно, то другое свое качество. Конечно, можно, к примеру, было догнать того же
злодея-пирата и влупить по морде костылем. Но – тут же понимаешь, от этого
мороз был бы не 23 и 25 числа уходящего года, а на несколько дней раньше (или позже!). А на Новый год будет не
+1+2 Со, а -11Со. Хорошо это или плохо?! Опять же – как сказать! Для чего?! А может быть, просто не идти в кают-компанию, не
участвовать в К.-И. процессе, просто броситься за борт, померзнуть,
помокнуть, но уйти от этого наваждения? Но кто задает этот вопрос? Опять чья-то воля, которая провоцирует во мне
псевдо-активную позицию? Или это просто тупик, за которым нет ничего,
кроме нежелания, неведения, торжества той ватной среды, которая и блокировала
все эти годы главный И при этом я прекрасно осознавал, что я снова
пойду в кают-компанию, просто не могу уже не ходить. Не моя на то воля. Просто не могу не идти. Не идти. Пушкин-Грилленкопф
Ю.А.
|
|
