|
|
|
|
|
|
Тантрическое динамо – дикий
«Серп и Молот» Часть III.
Аня
спала, свернувшись теплым калачиком возле меня. Я накрыл её легким одеялом,
забросил руки за голову. И
начал думать. К сожалению, только теперь. Еще
ночью она почему-то встала, проявившись в лунной дорожке иллюминатора. Рассыпанные
волосы что-то призывное и, одновременно, трепетное несли на себе. Я
встал, подошел к ней со спины. Охватил упругие чашечки грудей. Привычно
скользнул к уху. Чуть прикусил мочку уха, затем мягко языком прошелся по
раковинам вверх и вниз. Мягко вдохнул в себя запах её волос. Она
замерла, однако, не поворачиваясь ко мне лицом. Как
будто все еще спала. Я
тоже не стал торопить события. Мы
стояли, легко прижавшись, вбирая в себя лунный свет, который лился в нас из
иллюминатора. Который продолжал свою сужающуюся дорожку от горизонта к борту
яхты. И затем – в нас. В
наши полузакрытые глаза. Бледные лица в лунном свете. Инь и, стоящий за её спиной, янь. Два
вихря, два поворота относительно некой первоначальной оси. И
теперь объединенные в некое Одно. Проявленное существо, одновременный поток,
начавший структурировать вокруг себя пространство «Ахерона-2». Мир
каюты немного изменился. Поплыл. Сначала перегородка – переборка? – ведущая в пустой нынче холл. Потом
почему-то стала видна не только наша каюта, но и некий обитый дорогим деревом
коридор, по которому мы, очевидно еще не ходили. Каюты, каюты, каюты.
Дверь, за которой возник еще один
длинный коридор. Возникло
почему-то ощущение, что через каюты тоже можно пройти, вроде бы там были
какие-то двери, но по коридору было идти как-то «обычнее». Что ли. Мы
и пошли. То вверх, то вниз. Все
время, правда, в каком-то ограниченном пространстве. Словно
это была не яхта, а какой-то трехмерный лабиринт. Но
тогда у нас должна была быть в нем какая-то цель. Хотя,
как правило, все предпочитают цели наиболее простые – чего-то пожелать,
попросить, попросиииить. Что
же нам было просить? И
где этот центр лабиринта, где можно было просить? Однако,
пока я оглядывался по сторонам, еще пытаясь что-то понять, моя вторая
половина упорно вела нас за собой по какой-то видимой, очевидно, только ей
дорожке. Так как я этой дорожки не видел, то, немного – чуть-чуть! – тормозя, был просто увлекаем её «иневским потоком», который синел все сильнее,
устремляясь все быстрее вперед, забирая на своих возвышающихся
«золоторыбковских» волнах мой - еле-еле,
лучиком! - алеющий «янь». Затем,
очевидно достигнув центра и загадав там что-то по «женской линии», «женской
части, мы вернулись в нашу каюту. Затем
она сама легла в мою постель. Пока
я стирал из пространства лабиринт, нарисованный нашими лицами, чтобы никто не смог
пройти по этому пути еще раз и как-то – по
другому! – развернуть его. Вообще,
это удивительное ощущение – лабиринт, теряющий свою определенность. Рука,
водящая по энергетическим «проводам» напоминала классную тряпку, стирающая с
доски белую меловую линию. Ты
как бы становишься проводником, самой линией. И
весь лабиринт, поворот за поворот, сходит в тебя. Ты ставишься им. Затем
я тоже лег в постель. С ней. Запустил
руку по упругому бедру, оттянул пояс, ощутил пальцами отзывчивую молодую
попку. Поиграл-потер ложбинку между двумя лопастями зада. А
она уже спала. Ровно
проваливаясь в волны своих собственных приключений. Спала… Рука
медленно – см. греховная змея –
растерянно скользнула еще раз вниз, затем замерла, вслушиваясь в мерное
дыхание партнерши. Кто
она мне? Любовница? «Дочь»? Опять
инцестуальные игры? «Пищик, ты попал!!» -
девственница-дочь парно раздвигает ноги, и остается только вынести на
поверхность упрятанную в родовых закоулках порфирность. Со
всеми вытекающими из этого «лунными прелестями»: воспаленными глазами,
хрипением и воем по ночам, бледной кожей ets. И
прежний лабиринт тянул меня в себя. Старый
крест оказывался неким пространством, в которое можно войти. Легко
и непринужденно. Можно
повернуться назад и увидеть… кого? Старого древнего дракона, который еле-еле
дышит. Какой-то
старый синтез. Программа, доживающая во мне. Потом
опять крест. От него отделяется сначала одно звено, затем еще одно. И
можно сидеть при этом на своей старой кухне, пить чай со своей прежней – старой! – женой, щупать пространство,
пытаясь – уже прорвавшись через Стену!
– реализовать теперь этот прорыв. И
прекрасно понимая, что старой программы уже пришел конец. Можно еще попить
чай, еще раз пообсуждать свои планы и проекты, порисовать на стене какие-то
иероглифы. Но они опять же будут старыми. Потому
что рисуются на старой стене. Можно,
правда, сорвать со стены обои, завихрить, закружить, задинамить… Завыть,
зажечь, развести на печи большой огонь, так что аж соседи будут
стучать-звонить в дверь. А вы можете выйти в одних трусах к своим уже
постаревшим соседкам, считающих вас каким-то чудаком, и, мило улыбнувшись,
спросить: «Что… хотите?». А
они, кашляя от дыма, вдруг увидят ваше тело, что вы почти что голый, почти
что готов к… и т.д. Они,
милые, смутятся. Они
забудут и про дым и про гарь. Потому
что в дверях стоит Мужчина. Да
еще Сосед. Который живет рядом. Но…
не сейчас! И не здесь! Потом… Глупо
похихикивая, они начнут спускаться вниз по лестнице. Чуть ли не приседая в
книксене. А
вы спокойно закрываете дверь и идете на кухню, чтобы начать соскребывать с
почерневшего потолка перегоревшие остатки прошлого. Дракона,
прокашлевшего свои циклы. И
теперь рассыпавшегося тонким слоем. На потолке. И
еще смотрящего на тебя. Вот
ты теперь стоишь на пустой кухне. Старые одежды брата, которые он передал
тебе, теперь поглотились огнем. Его
шорты, роскошная пляжная шведка, штаны. Теперь они не на моем теле, я
перестал их носить, а превратил в пепел. Что
изменилось? Ты
можешь прийти ко мне и попросить помочь. Только смогу ли я помочь тебе? Даже
если ты мой брат. Вернее, так как ты мой брат, то в тебе тоже есть эта самая
порфирность. Этот ген, который блокировался твоим отцом. Который бесконечно
много ему дал, дал ему развитие, сделал замдиректором завода. И, тем не
менее, затем убив его. Потому что он не смог перепрыгнуть через Стену (n+1). Есть
так же моя сестра, с который мы вместе прошли сюжет «Гавриилиады» - только я со стороны писателя, а она – той
самой женщины, г-жи Эйхфельд, которая и видела весь этот сюжет – и для
которой проблема уже не в Стене (n+1), а в Пороге (n+2,3). И который она перепрыгнула на мне, на моем
потоке. И
вот теперь в моей постели лежит еще один сюжет, который теперь надо
осуществить. И
не в сюжете порфирии.
Но
тогда возникает проблема иного
инструмента. И
вдруг я заметил, что Анна уже давно полусидит-полуспит на кровати, выставив
перед собой свои обнаженные ноги, и бормоча при этом какой-то
невразумительный текст, перемежающийся просительной и ласкающей интонацией. Что-то
вроде: «Не бойтесь, мои любимые ножки! Я вас в обиду не дам! Сошью я вам
красные, красивые башмачки, так что вы сможете танцевать на самых главных
паркетах страны. И будут вам все завидовать, и смотреть, как вы танцуете. А
вам все будет нипочем». И
тут же отвечала сама себе совершенно другим, басовитым голосом: «Тихо, тихо!
Ложись спать! Верный гном принесет тебе красные башмачки, ложись спать,
ложись. Будут тебе самые большие
паркеты страны. И её окрестностей». Анна
также как сидела, не открывая глаз, медленно повалилась на подушку, подобрала
под себя ноги. Я
был несколько удивлен. Но
каково же было мое удивление, когда одеяло еще раз зашевелилось, опять
послышался какой-то шепот, но уже гораздо более тихий. Слышно
было только, что спорят между собой снова два каких-то голоса, однако слов я
уже не мог разобрать из-под одеяла. Похоже было только на то, что теперь один
что-то требовал, а другой уговаривал… вроде бы остаться (?!). Наконец
решительный голос одержал верх, и из-под одеяла показалось две ноги. Одна
из них деловито оглянулась по сторонам, и, не заметив ничего подозрительного,
потащила за собой вторую, еще немного бурчащую и упирающуюся. Меня
они явно не заметили, так как тихо прошлепали по ковровой дорожке прямо к
двери, приоткрыли, причем первая нога, она же, как я уже увидел, правая,
опять высунулась в коридор, поглядела по сторонам и решительно потянула за
собой все еще упирающуюся вторую, левую. Дверь
мягко закрылась за ними. Анна
все также тихо спала. Поднимать
одеяла, чтобы посмотреть, что же там осталось с ней, мне как-то и не хотелось.
Тревожился я только за то, что наши беглецы могут куда-нибудь влипнуть, потом
ищи-свищи их, уговаривай ответственных товарищей отдать, да еще доказывай,
что они принадлежат именно Анне и никому другому. Явная головная боль! Вместо
ясного и понятного процесса инициации… И
явно надо было спешить, так как они могли завернуть за любой угол, зайти в
любую каюту. И вообще – зачем им было уходить от такой заботливой и вежливой
хозяйки. Может быть, они просто не поверили ей? Это я насчет красных
башмачков… А
может, скопились давние, вытесненные в подсознание претензии, которые надо
выявить, пересчитать, т.е. осознать как свои собственные ценности, мотивы и
уловки, можно также назвать по именам, запрячь в единую сбрую, чтобы они
плелись гуськом, как… словом, я одевался уже на ходу, бормоча про себя как
мантру всякий психоаналитический вздор. Потому
что надо было спешить. За
дверями било тихо и пусто. Её
ноги уже ушли. Но
куда они могли уйти? Пока
мои глаза блуждали вдоль по коридору, а руки держали дверь приоткрытой, мои
уши вслушивались в непонятное бормотание на борту – тихо. Явно это было не
шаги двух босых девичьих ног. Какой-то
рабочий шум, шлепанья ног никак не было слышно. И
тут мои глаза заметили на недавно вымытом блестящем полу темную цепочку
следов, ведущую от нашей каюты направо. Они!
Ф-ух! – теперь ясно было, куда надо идти. Я
медленно закрыл за собой дверь. И почти бегом пустился вдоль цепочки следов
по коридору, не очень соображая, куда они могут меня привести. А
привели они меня прямо к каюте нашего капитана. Сразу
же за его каютой следы прерывались, и из-за дверей моё прижатое ухо услышало
какой-то разговор. Они!
Здесь! Но
что они делали в каюте капитана? Может они вошли в каюту в его отсутствие, но
это было не так – из-за двери ясно был слышен раскатистый бас нашего
коротышки. Надо
было решаться, и я чуть приоткрыл дверь капитанской каюты. Капитан
сидел спиной ко мне в своем любимом кресле, так что я его не видел, слышал
только раскатистый хохот. Перед
ним на столе стояли две искомых ноги, причем стояли не просто так, а в позе
опытной кокетки, чуть прижав одно колено к другой. -
Мило! Мило! – Капитан был явно в духе. – А что еще мы можем, уважаемые
касатки? -
А вот что! – колено одной ноги сделало мягкий полукруг, чуть приостановилась,
пока другая ноги поворачивалась на носке, а затем роскошным подиумным шагом
профланировало от одного края стола до другого. Идти
правда было не так далеко, но эффект получился поразительно точным. -
Браво! Бис!! – Коротышка аж подпрыгнул в своей кресле, размахивая при каждом
хлопке своей бородой цвета индиго. И
тут меня кто-то похлопал по плечу. Или спине? -
Вы не позволите? Пройти. – За моей спиной стояла очаровательное, но уже
беременное существо в белом красивом белье. Она ничуть не удивилась моей
глупой улыбке, мягко улыбнулась в ответ, и легким шагом вошла внутрь каюты,
даже не задумываясь о том, чтобы закрыть дверь. И
тут я увидел, что в каюте сидит какая-то пожилая женщина в старомодном
капоте, но еще не старуха, которая, увидев, как я таращусь на свои ноги,
которые враз стали черными, будто покрытыми слоем дегтя или гуталина,
успокоительно сказала: -
Это же Великий Карл! Он приходит из своего подземелья раз в год, вот мы все
здесь и собрались… Молодая
же мать ласково подлетела к карле, и что-то, - явно о своем ребенке -
защебетала прямо ему в ухо. -
Ага, ага, ага! Да ты что говоришь! – Карла даже поднялся со своего кресла. И
ту случилось совершенно неожиданное – молодая мамаша так сильно развернула
свои ноги, что в проеме широко раскрывшейся вагины показался какой-то
маленький комочек, Нет, что я говорю, это был вовсе не комочек, а вполне
сформировавшийся человечек! С маленькой головой и тельцем. Выглядывавший на
свет из своего раскрывшегося гнезда-убежища. Он
что-то запищал прямо в лицо карле, что-то требовательно и с нажимом. Но
карла только усмехался в свои усы. Вернее,
усищи. Мельком скользанув взглядом мимо меня, он пошел к еще одному
посетителю. Скорее всего, посетительнице, хотя я уже смотрел совсем в другую
сторону. Внизу,
в партере, я видел К.-яна. Он в красивом костюме, довольный, шел явно с
какого-то своего очередного доклада, или конференции, где он выступал. Перед
кем, не знаю. Наверное, опять пытаясь описать Непостижимое, или понять
Неописываемое. Тем самым – это я понимал уже каким-то своим отдельным
существом – чтобы изменить образ Его действия[1]. Но
это было – для меня сейчас! - не важно, важно было спешить, чтобы он не успел
уйти. Пока
я был занят этими, - по прежнему провинциальными мыслями! - мои глаза
просигнализировали, что один глаз у него был белее, чем другой, зато другой
смотрел строго и прямо. Но
я быстро спускался к нему, торопясь. Не обращая внимание на этот – довольно
нехарактерный для прежней, московской жизни! - факт.
-
Да? -
Правда, - Совершено не понимаю, зачем это мне сейчас! - Но… у Вас еще
проходят собрания? По четвергам. Он
ничего не сказал мне в ответ. Просто
постоял, что-то вспоминая или хотя что-то мне высказать. О прежнем, былом.
Может быть, о нашем последнем «разговоре»-разрыве. А
затем просто ушел. Я
бросился за ним вслед, но мой бег был каким-то странным – будто я теперь
бежал не один, а рядом со мной, так же медленно и правильно, по-спринтерски,
бежала еще одна тень, но уже женская. Я
попробовал немного ускориться. Но в итоге она ускорилась еще быстрей, явно
обгоняя меня. Тогда
я сосредоточился на самой технике бега. Вот
моя нога приземляется на носок, а другая широко тянется назад, поджимаясь в
голени. Вот мое колено начало выбрасываться почти горизонтально относительно
моего туловища, вот… И
тут я увидел, что мои знакомые, к
которым, я, собственно говоря, и бежал, сидят уже на лавочке. -
Ну что – едем?
-
Опера?! – не скажу, что я был расстроен. Опера, так опера. Надо было идти
теперь в театр. На
дорожке между ступенек прохода лежала мышь. Не серая, а палево-голубоватая, с
белыми полосками. Я
обернулся на широкую сцену. Декорации уже были готовы, свет поставлен. Но
сцена пока что была еще пуста. Пушкин-Грилленкопф
Ю.А.
|
|
|
|
|
|
