Окончание некогда забавной истории

 

В ноябре 1998 года из города Москвы на юг выехал человек по фамилии Глушенко. Через два месяца его не стало.

Вполне детективная история, которая до тех пор окутывала тайной его имя в южном городе Р., постепенно сошла на нет: события тех месяцев и не так перемалывали судьбы.

Перед самым его отъездом (я это узнал от совершенно посторонних ему людей) он сумел организовать какую-то встречу в узком кругу своих московских знакомым. Говорили даже, что он последний момент хотел все бросить и уйти с нее, но вроде бы - все же остался.

Еще что любопытно - материалы той встречи какими-то совершенно непонятными путями оказались у меня на столе, и я - вполне незаинтересованный человек - попытался в них объективно разобраться.

Зачем мне надо было это? Если я сошлюсь на скуку провинциальных южных городов, то вы вполне мне поверите - об этом много писали и Чехов, и Кукольник, - другое дело, что в наше время как-то не принято об этом говорить: все куда-то едут, спешат, у всех - планы, проекты, телевидение, - с другой стороны! - как-то затемняют эту суету.

Словом, мне захотелось разобраться в этих письменах, благо обсудить их здесь решительно было не с кем!

С другой стороны, человек я сейчас простой. Работаю (июнь 2001 г.) на стройке. Именно поэтому мне сразу бросилась «дребедень» всех этих текстов: они были не про нашу жизнь. Это - как другой фронтон бытия. С одной стороны - прорабы, кирпичи, мусор, одним словом, стройка, а с другой стороны - очередной текст, который я доставал темными вечерами из своей синей папки, куда я бережно сложил доставшиеся мне по случаю бумаги.

Я бережно доставал густо исписанные листы желтой бумаги, садился за стол, плотно закрывал дверь и просил долго меня не беспокоить.

И начинал вбирать в себя иное.

Вся эта чушь, что с годами мы становимся мудрей. Если у нас в жизни ничего не происходит, то - откуда ей взяться, мудрости-то?

Я с трудом разбирал весь этот «бред», и за сложными, а порой и просто труднопонимаемыми словами, пытался найти и понять, чьими же «цитатами» все это было, чем было надиктовано то или иное предложение, а то и весь текст.

Живая литература в наше время умерла. Какой смысл читать римейки старых стилей, если вон там на полке стоит живой автор того или иного стиля? Остается или препарировать литературный текст, или заняться до-текстовыми (до-стилевыми) формами, профанными или вне-литературными приключениями. Другое дело, что сейчас их стало слишком много, весь интернет набит непризнанными авторами и их творениями. Но жизнь слова на этом обилии не умерла (вероятно, она вообще вряд ли истребима). Дикий дух действительно оплодотворяет все, что он захочет.

Именно поэтому передо мной сегодня из папки возник еще один текст.

 

«24.04.45 г. Штирлиц возвращается в Берлин…». А на кой хрен, извините за выраже-ние, он туда едет? «Санрайс-красворд» благополучно кануло в лету – у Гиммлера и фон Шелленберга просто не осталось времени для подготовки нового прикрытия. Борман (по фильму!) дико зол, так как фейсфюрер смог доказать в бункере свою версию событий, и поэтому будет искать виновных (Мюллера он уже вызвал к себе…). Мюллер может сыграть против Штирлица просто упоминанием о деле с пальцами на радиостанции. Этого достаточно, чтобы еще ниже задвинуть его, и выдвинуть себя на первый план. Шелленберг тоже будет искать виновных… Словом, у Штирлица мог был быть только один смысл ехать в Берлин – попытаться встроиться в процесс «бегства в последний момент, но здесь ему будет мешать Мюллер… Он едет на верную смерть. И только чудо может его спасти он неминуемой расплаты. Но тогда – кто он? И что за механизм может лежать в корне этого «чуда»? В человеке (в устройстве человека!) должно быть некое такое, чтобы обеспечивало ему прохождение через смерть.

 

23.  04.02 г. В Москве открылась фотобиеннале Жана Бодрийара. Из «Независимой газеты»: «Западная культура – это модель эквивалентности, которая противопоставляет себя всем остальным культурам. Прочие – они своеобразные, оригинальные, они не эквивалентны друг другу, и обмен между ними не произойдет. А в западной цивилизации все смешалось, все (неразборчиво у меня!) своеобразия и оригинальности больше нет».

Еще одна хорошая цитата, но уже из Самоэля Хантингтона: «В отличие от идеологиче-ских распрей в конфликтах между цивилизациями люди одной крови еще больше сплачиваются».

 

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬСЯ, MONSIEUR СИМУЛЯКР!

или, «там твам Вашу!»

     

Философ, или лучше сказать, «интеллектуал» вынужден сейчас изобретать не новые категории и понятия (как то, вроде бы пристало академическому червю), а транслировать уже обозначенные собратьями по перу книжные эйдосы в «зримую для не читающей, а смотрящей публике» форму. В том же «симулякре» нет ни грана нового по сравнению с тем же «отчуждением» К. Маркса, но зато добавлен элемент шоу, «видимости» - («от румян к протезам» - все ходили к дантистам, все чувствовали, что это такое! «Войны в Заливе не было!» и пр.).Вот поэтому г-н Бодрийар на той же выставке в Москве просил не спрашивать его, что он привез с собой, да что изображено на фото, а просто смотреть… Фотобиеннале как «Наука логика-21». Иконические формы представления телесности вместо смысло-речевых. Запад учится снова писать иероглифами и пиктограммами. Но зачем – после Канта и Плотина?

Дав интервью «Эксперту» (№17) г-н Бодрийар тут же доказал исчерпанность чисто ментальных способов описания новой реальности. Традиционные для левого интеллек-туала «приход мировой революции неизбежен», традиционные для постмодерниста сравнения зеркала «белых» и зазеркалья «бедных и немых», традиционные для невротика оглядки на самого себя и дела рук своих, когда тебя никто не видит… Прорыва нет. Нет ничего нового.     

22 (24). Какие же структуры в человеческом организме могут отвечать за такой странные, если не сказать больше – парадоксальный процесс, как «прохождение через смерть»? С.Гроф назвал их обобщенно «трансперсональными», не прояснив, к сожалению, их органику работы. Да и трудно сказать, может ли вообще научный метод работать с такими (постсмертными) структурами. Очевидно, гораздо легче будет посмотреть на этот процесс с другой стороны – со стороны рождения: здесь тоже мы имеем некий органический процесс, в котором до рождения (и даже до перинатального уровня!) тоже происходят очень важные, формирующие события, во многом симметричные процессу смерти. С Гроф описан процессы рождения как особую матрицу, в которой закладываются основы будущей психики человека. До этой матрицы психический и соматические аспекты, очевидно тоже являются только частью некой более широкой структуры, которая и формирует перинатальную матрицу, а за ней и слой психодинамики. Назовем «это» - «антропной голограммой».

 

  

 

 

 

 

 

Дело все в том, что те, кто испытали прикосновение к этому слою (во сне, в молитве), те обычно воспринимают «это» как нечто Божественное, бесконечно благодатное, всепрощающее и святое, поэтому всякое обсуждение здесь просто будет неуместно с теми, кто это не испытал. Но количество таких людей очень мало – здесь видно работает очень парадоксальный фактор: все четыре поля перинатальной матрицы у человека должны быть связаны и сбалансированы. Только тогда он способен будет испытать прикосновение к этому «нечто».

Именно такая структура, по нашему мнению, и способна, приводить к очень редким явлениям, когда человека полностью разрушают внешним психологическим давлением, а он каким-то чудом оказывается не только жив, но и обретает какой-то новый, прежде для него не виданный смысл в этой жизни. Число таких людей очень незначительно, и поэтому описаний такого рода событий можно найти только по очень подробным катехизисам. Роль «внешнего наблюдателя» из мира (учителя, монаха, церкви) при этом становится не нужна. Таинство соединения антропной голограммы и перинатальной матрицы-тела происходит кризисно (даже очень!), но автономно. Внешние для тела коллективности здесь становятся не нужны. Хотя, повторяю – процесс этот огромной сложности и уникальности. Мне, по крайне мере, о нем поведал только один человек.

21 (25). Но это значит, что социализация (коллективизация) этого процесса пока что была невозможна. Почему? Или, скорее, почему те институции, в которые выстраивались, которые и были опробованы человече-ством на этом пути, уже сейчас не работают? А те же сети транспрофессионалов быстро теряют свою устойчивость, так как, очевидно, не связанны напрямую с тем глубинным «родовым» основанием, которое и обеспечивает устойчивость любому объединению людей.

…….»   

 

Я отложил текст, выглянул в окно.

Сентябрь 2001 г.

Льет-то как из ведра, то сеет мелкой серой пылью.

За окном стоят чьи-то машины (за те годы, что я нахожусь здесь, я так и не разобрался в их имущественной принадлежности), влажно и сыро блестит асфальт, отражая их пузатенькие оконечности. Чуть просветлело, а затем опять серым нашло.

Сегодня уже не хотелось читать, хотелось просто выйти на воздух, пройтись, напялив на себя скромную одежку обывательского круга. Сделать что-нибудь такое... выбросить, может быть мусор! Хотя, можно напялить и порванную на коленках джинсу.

Как понесет.

Чем мне был дорог и даже интересен этот текст - он пробудил во мне угасшие было воспоминания о том времени, когда все можно было! 

Это, конечно же, не значило на самом деле, что все действительно можно было, но «воздух витал» этим. Можно было в одночасье стать сказочно богатым (конечно, по меркам прежней эпохи), можно было просто не любить свою страну, можно стало уехать, можно было остаться и купить себе немного «ОЛБИ-дипломат» - был такой сказочный проект.

Все просто пришло в движение.

Вот этого движения очень сейчас не хватает мне в моей глуши. «Хотя, оно-то конечно (движение!) было дурное», - я поднимаю свое немного затекшее тело из-за стола, немного покачиваю из стороны в сторону головой, делаю изгибы и прогибы в хрустящем позвоночнике, суживаю глаза. – «Но в любом движение есть какая-то молодая прыть, какое-то неистребимое и глупое обаяние молодости!»

Ладно.

Мы еще не старики.

Вижу в папке еще один текст, через стул достаю его, чуть зеваю, но читать дневниковые записи мне уже не хочется.

Теперь хочется «литературки», белых завываний, красивости и немного про любовь.